Домовой. Россия

Записано Ф. Нефедовым в 1898г. в Костромской губернии:

В деневне К., в верстах сорока от одного из поволжских уездных фабричных городов, жил семейный крестьянин, промышлявший скорняжеством. Сначала он скупал шкурки разных животных в своем и ближайших уездах, а потом по всей губернии, а там и по другим, где пушнину еще не совсем перевели. Дело у него росло, расширялось, скоро и денежки лишние завелись (сбережения по-модному). Кругом него жили помещики-дворяне, которые по своему благородству и малому уменью вести свое хозяйство, частенько нуждались в деньгах и обращались к недавнему сиволапому, а теперь человеку уже состоятельному и полезному. Парамон Арефьевич - так звали крестьянина - охотно ссужал помещиков на известный срок и за хорошие проценты. Наступал срок уплаты, полжникам платить нечем. Векселя переписывались, но вместо 1000 или 2000 цифра на бумаге вырастала уже и до двух или четырех тысяч; приходит новый срок, опять векселя переписывались, и цифра прилично увеличивалась. Трудновато приходилось должникам. Иной и скажет кредитору:

 - Парамон Арефьевич, ты уж очень много процентов берешь, в пять годов мой долг с тысячи до десяти вырос.

Парамон Арефьевич на это только с кроткостью ответит:

-Я, ведь, батюшка барин, деньгами тебе не набиваюсь: угодно - бери, а не угодно - неволить не стану. Уплатишь мне по вексельку-то и будешьчист, разойдемся на-мило, по любви, других я с тебя не потребую.

А барин и рад бы развязаться, да капиталов нет. Начал эти операции мужичок еще до учерждения дворянского банка. А когда последний открылся, то многим должникам и заложить уже нечего было: земля, луга и лес перешли в руки Парамону Арефьевичу, так что господа остались при своих ветхих усадьбах. На поверку вышло, что "выручать" из нуждыгоспод было куда выгоднее, чем шкурками торговать. Парамон Арефьевич в двадцать пять годов миллионером сделался и в купцы записалсяя. Почет ему, почет ото всех - не в пример больше любого настоящего барина.

Парамона Арефьевича на усадьбе вместо деревянной избы теперь поднимается громадный каменный дом, с кладовыми, каменными палатками, амбарами и всякими постройками. Денег мужик нажил - девать некуда. Не забывал он, однако, и Храма Божия, был в своем приходе церковным старостою, слил в триста пудов колокол, священникам и причету облаченье дорогое из Москвы выписал.

Не любил только отчета никому давать, распоряжался церковными деньгами, как ему Бог на душу положит, а когда настоятень храма намекнул, что следовало бы, мол, контроль учредить, так Парамон Арферьевич обиделся и пригрозил, что выйдет из церковных старост. Больших трудов стоило уговорить остаться.

Семья у него была небольшая: сам, жена и сын. Поживши с мужем около тридцати лет, жена умерла, и остался он без хозяйки, будучи уже с лишком пятидесяти годов, а сыну минуло пятнадцать. Славный паренек вышел, деловитый, но жалостливый и к людым снисходительный. Как только исполнилось ему восемнадцать годков, отец поспешил его женить. Взял невесту за него в городе, купеческую дочь и с большим приданым. Невеста привела с собой в дом гоничную, девушку лет двадцети из Питера или Москвы она ее себе вывезла. Прошел год, молодые живет хорошо. Только родитель-то и полюби невесткину горничную, начал ей подарочки делать, расположение свое оказывать. Девица была разумная, подарки-то принимала, а расположением его не хотела пользоваться, свячески от него уклонялась. Очень хорошо было жить горничной, но все она что-то по столице скучала, общество в деревне ей не нравилось. А как увидела расположение Парамона Арефьевича - попросила расчет и уехала в Москву. Тут, как нарочно, понадобилось и Парамону Арефьевичу по делам уехать в Москву. Через неделю он вернулся... с молодою супругою. Невестка как взглянула на мачеху, так и ахнула: мамаша-то - ее горничная.

Вот с этого и началось. Спарва сын "закутил": взял денег, укатил в город и принялся кутить, чего с ним отроду ни разу не бывало. Месяца два покружил, и Господь весть, с чего, скоропостижно скончался. Супруга его на восемнадцатом году, при большой горести вдовой осталась. Мачеха тоже скоро заскучала, стала мужу говорить, что лучше бы им переехать на жительство в Питер или Москву. Куда - тот и слышать не хочет:

- Покину я родное место, где родился и капитал нажил, где меня все почитают и уважают! Да я скорее с жизнью расстанусь, чем покину свой дом, заведенье и родину. Ты у меня заикаться не моги!

Настоятельный человек, с большим характером Парамон Аферьевич. Притихла молодая, не заикается. А тут вскорости со вдовою что-то поделалось: в тоску ее начало ударять, вздыхает и плачет. Ну, к знахарям и лекарям обратились. Лечат разными наговорами, молитвами, пить чего-то дают, а помощи нет, пуще молодичка тоскует.

Послали за колдуном на Межу (рука в Кологривском уезде, левый приток реки Унжи, славящийся настоящими колдунами). Приехал старик за триста верст, пристально поглядел на вдову, ощупал ее всю.

- Испорчена, - сказал, - лихие люди с ветру напустили. Месяц лечил, на вдову наговаривал, залятье делал. Не видать пользы.

Стар я, - говорит, - бес в ней молодой засел, а у меня силы-то уж и не хватает его сократить. Пришлю вам другого, тот годков на сорок меня моложе, и он порчу-то из молодицы разом вышебет.

Получил за труды деньги и уехал, но другого заместо себя лекаря не прислал, обманул старый колдун. Мачеха к своему мужу:

 - В Москву, говорит, - нужно сношку везти, простые знахари не вылечат.

Парамон Арефьевич как рыкнет:

 - знаю я вас, притворщиц! Чтобы у меня и помину впредь о Москве небыло. Сказано тебе: родину свою я не покину.

Между тем, скоро в доме начали приечать что-то уж недоброе. утром выйдут из спальных в горницы, а там стулья сдвинуты на середину, столы вверх ногами поставлены, горшки с цветами на полу. Сперва на прислугу думали, что кто-нибудь по злобе на хозяина балует, стали на ночь двери на замки запирать. Все равно: утром выйдут, а в горнице все переворочено вверх ногами. Мало этого: разойдутся по спальням, а в горницах, слышат, кто-то прохаживается, стучит и двигает. Парамон Арефьевич со свечой войдет - ни души нет, а все переворочено. Чем дальше, тем в доме хуже. Не только по ночам, днем уж видать. Сядут за обед или за чай, кушают и мирно беседуют - вдруг картина со стены отскочила и принялась плясать; погодя цветы на окошках затрепещутся: дрожат-дрожат, словно в злой лихоманке - и до последнего листочка их пот прошибает, взмокнут все до одного. Мало по времени - сорвется подсвечник, и пошел кувыркаться по полу. От страха или от печали, вдова с каждым днем тает, а на самого хозяина "стень" наваливается и все шумит: "К ху-у-уду, к ху-уду-у-у-у".

Задумался Парамон Арефьевич. Сомнение его взяло: жутко в доме. Опять колдунов нагнал, молебны служит. Не унимается нечистая сила, пуще да лютее еще наседает. По ночам в окна камни швыряет, ухает, пужает. Вдова ляжет спать в своей спальне, а утром найдут ее в горнице: сидит у раскрытого окошечка и горько плачет. В дворе со скотиною невесть что делается: лошади взмылены, еле на ногах стоят, коровы словно зачумленные, шерсть на них войлоком, а на мелкую скотину и вне взглянешь: худая, измученная, паршивая. Козел словно взбесился: глядит, как человек, и всех бодает, а свиньи так и мечутся, кидаются на людей и сохрать хотят - без орясины или дубины и на двор не показывайся к ним. Сколько ни молебствовали, сколько священник ни отчитывал, - такие есть особые молитвы у попов на утишение бесов и всякой нечистой силы - ничто не могло их угомонить.

на ту пору швец изгодился, из старого города Унжи, и он мог всякими такими делами орудовать. Хозяйка переговорила с ним, и он прямо к купцу:

- работаю я у вашей милости неделю и пригляделся к делам, какие у вас происходят. Желательно бы пособить беде. Дозвольте мне все основные кладовые, подвалы и основание дома освидетельствовать: я очень хорошо знаю черную магию.

Парамон Арефьевич обрадовался:

 - Свидетельствуй, - говорвит, - действуй, как тебе надобно. Награждение за труды от мень большое получишь.

Швец дней пять ходил, везде-то повылазал, стучал по углам, прислушивался, осматривал. Окончивши труды, объявил хозяину:

- дело плохо. Под фундаментом заложено по углам. В одном свиная морда, в другом хребетная кость щуки, в третьем ксть из черной кошки,а в четвертом лягушачья вилка. По этому самому домовые и бунтуют: не выносят они дух этой паксти; свои не совладали, чужих призвали, и вот теперь они выживают из дома, норовят как-нибудь из углов пужаньем вышугнуть. Только ничего им не поделать, потому что каменьщики неспроста положили, а с крепким словом. НЕ в память ли тебе, когда они работы окончили, не пригрозили ли чем?

 - Точно, угрозы от них слышал, - вспомнил Парамон Арефьевич, - Расчетом остались недовольны, требовали прибавки, а я ни гроша лишнего им не дал. Знаю, на вино разбойникам хотелось сорвать. Пошли по дворам, обернулись и крикнули: "Попомнишь нас, такой-сякой, выживут тебя из новых хором домовые". Но до второй женитьбы обходилось, а привел молодую жену и дитья от них не стало.

- А это они с хитростью, - объявил швец, - выжидали, знали твой характер, что ты один-то долго бы проупорствовал, а с молодой-то жено не вытерпишь, пожалеешь ее.

 - Так что же мне делать? - спросил.

- А перемени место жительства. Поезжай куда в город, а в деревне, где ты ни поселись, они тебя доймут. А я, ваше степенство, ничего супротив такой чертовщины не поделаюН в черной магии у меня средства не показаны. Одно в моей власти - из дома они дозволят вам с семейством выбраться, помехи и вреда не окажут, - им запрещу.

Дал ему хозяин рублевку.

 - Маловато, купец, промолвил тот.

- Будет, чай, не больно много материалу-то извел. Рады вы нашего брата грабить. Посовестись.

Усмехнулся швец. но хозяйка-купчиха его хорошо поблагодарила: знала,ч то муж не раскошелится, харанее швечу четверной билет подарила. А ночью на самого опять стень навалилась, чуть до смерти не задушила, и все шумела "к ху-у-уду".

На другой день Парамон Арефьевич в город махнул, там с торгов хороший господский дом купил за сходную цену. Потом забрал жену со снохой, все имущество, и переехал в город на жительство, а в деревне свои хоромы и стройку наглухо заколотил.

Два года теперь в городе живет. Поначалу-то и больно порадовало. Сноха и в городе сперва тосковала, возили ее по монастырям и святым местам, - облегченья не получала. Но Бог полслал хорошего человека - молодой приказчик, из хохлов, здоровенный такой парниша, годов двадцать пять. Явился в дом /Парамона Арефьевича и предложил:

 - Я знаю срадство вылечить сноху, - начал с самого дела, - по ашей стороне часто это водится. Только я за леченье возьмусь не иначе, как если она пожелает сделаться моею супругою. За призаным я не погонюсь, и денег я только сто тысяч желаю за невестою.

И ведь живо вылечил. Как вдова вторично замуж вышла, в одну неделю всю хворь как рукою сняло, здоровой, румяной и веселой сделалась. Ну а по уходе снохи в дому Парамона Арефьевича опять стало пужать: домовые-то проведали, что он их в город переходит, и сами туда перебрались, и не дают ему покоя. Пришлось ему все свое обзаведенье передать мужу снохи, а самому с женою совсем в Москву переехать жить. Ничего поделать не мог, выжили домовые из городского дома.